В начале
Надпись «Мамонт. Хвост. Грудина. Силикон» довольно ёмко анонсирует содержимое картонной коробки, не оставляя сомнений в его подлинности. Рядом, в коробках из-под растительного и моторного масел, сигарет, макарон, водки и пельменей хранятся бивни, рёбра, лопатки, черепа и прочие кости важных деятелей ледникового периода: бизонов, мамонтов, носорогов. Кое-что лежит прямо на полу, и корреспондент Сиб.фм незамедлительно запинается об останки неведомого ему животного.
— Это у нас вроде хранилища, — начинает экскурсию хозяин мастерской. — Здесь всё в разобранном виде, собранное — обычно на выставках.
На фоне стеллажей с коробками, инструментами и свойственной подвальным помещениям бесхозной рухляди Гребнев похож на хозяйственного водителя в любимом гараже. И только кофта с изображением участников The Beatles выдает в нём ценителя старины и реликтовых сувениров: «динозавры» рок-музыки в компании останков доисторических тварей смотрятся более чем гармонично.
В собственный двухэтажный особняк в посёлке между новосибирским Академгородком и Бердском палеонтолог перебрался восемь лет назад: арендованные площади пускали деньги на ветер и не способствовали развитию бизнеса. Жилых помещений нет: на цокольном этаже — хранилище, на первом — комната для сборки и обработки экспонатов, на втором — оформительская и кабинет. Работают в студии «Сибирь — Палеоарт» семь человек.
1,5 млн человек посетили выставку Гребнева в Саппоро
Заняться частной палеонтологией Игорь решил 20 лет назад после трёхмесячной командировки в Японию. Гребнев представлял собранный им скелет трогонтериевого слона — ближайшего предка мамонта.
— Японские острова имеют вулканическое происхождение, поэтому из-за сильного окисления почвы кости умерших животных быстро разрушаются. Так что приезд туда скелета «дедушки мамонта» был событием национального масштаба, настоящим праздником.
Гребнев, в то время молодой научный сотрудник Института археологии Сибирского отделения Академии наук (СО РАН), мгновенно почувствовал разницу в отношении и к своей профессии, и к результатам работы.
В едва появившейся Российской Федерации — катастрофическая инфляция и разгул капитализма, древние кости никого не интересуют.
В Саппоро они вдруг стали «общечеловеческой мировой ценностью». Местные дизайнеры разработали для экспоната сферический зеркальный комплекс, композиторы написали семь мелодий — по одной на каждый день недели.
— Я не выдержал и спросил: «А зачем это всё?» — вспоминает Гребнев. — Ну смотри, говорят, он же сколько один в земле пролежал! Ему там было одиноко, скучно и грустно. А здесь, отражаясь в сотне зеркал, он будет чувствовать себя, как в стаде.
Благодаря находкам российского учёного и революционера Владимира Ковалевского, дарвинизм приобрёл палеонтологически обоснованную базу
БИЗОН И НИКОЛАЙ II
Вернувшись в институт, Гребнев предложил создать на базе СО РАН музей палеонтологии, написал программу будущего учреждения и стал ждать поддержки руководства. Ответ «сверху» был категоричен и однозначен: нет. В первую очередь из-за несовпадения профилей — учёные института археологии должны заниматься археологией. Недолго думая, Гребнев ушёл из института.
— Я хотел работать в институте, а не быть партийным работником, место которого желали занять большинство моих сокурсников. У нас был самый политизированный факультет! Поэтому после первой же археологической практики я решил стать археологом. И, наверное, не столько сама наука меня привлекла, сколько аполитичность нашей экспедиции.
— Но, в силу внешних причин того времени, попасть в институт в качестве археолога я не мог, — продолжает Гребнев. — Академгородок тогда был закрытым сообществом. По моим наблюдениям, две трети студентов были родственниками докторов и академиков, работавших в СО РАН, городских совсем мало было. Мне без всякой утайки дали понять, что без связей у меня нет шансов. В то же время подсказали заняться археозоологией — определением и интерпретацией костей, найденных археологами при раскопках.
Герб Среднеколымска (Якутия)
— Археологи не знают, что они выкапывают?
— Они исследуют стоянку древнего человека, предметы его жизнедеятельности, домашних животных, всё вместе. Специалисты классифицируют собранное и определяют состав стада, тип хозяйства и многое другое.
— И вы таки им, видимо, стали.
— Да. Было сложно, но я освоил эту специальность и попал в институт. Аспирант, лаборант, заведующий группой. Занимался определением десятков тысяч костей, составлял обзоры по развитию скотоводства на юге Сибири и переходу от присваивающего хозяйства к производящему. Тема интересная, но нас в стране по этому профилю работали человек пять.
И тут я понимаю: напишу кандидатскую, докторскую, выпущу кучу книжек — но прочитают их в лучшем случае эти самые пять человек, плюс ещё пара десятков археологов пролистают.
Новый закон о недрах, принятый в 1992 году, позволил Гребневу абсолютно легально заниматься любимым делом наравне с государством: получи лицензию и копай. Бывший сотрудник СО РАН решил создать первый частный музей палеонтологии и отправился на раскопки.
— Считаю, что поступил правильно. То, чем я занимаюсь, интересно десяткам тысяч людей. Но главное, что здесь, в студии, мы создаём вещи, которые останутся на сотни лет.
В качестве примера неоспоримой важности исследовательской и реставрационной работы Игорь рассказывает историю о Николае II и его приезде в Тобольск: в местном музее есть фотография, где последний российский император запечатлён стоящим рядом со скелетом бизона, который спустя почти сто лет реставрировал Гребнев. Мораль в том, что до конца идентифицировать принадлежность костей, найденных в Екатеринбурге после расстрела царской семьи, специалисты не могут до сих пор, а скелет бизона в музее как стоял, так и стоит. И всех, включая корреспондента Сиб.фм и сам Сиб.фм, «переживёт».
Останки пяти членов императорской семьи и их слуг были найдены в июле 1991 года неподалёку от Екатеринбурга под насыпью Старой Коптяковской дороги
МАМОНТ И ТРАКТОР
Открытие музея означало, что у Института археологии появился конкурент — как минимум по количеству демонстрационного материала. Бывшие коллеги и соратники восприняли новые обстоятельства работы неоднозначно.
— Учёные привыкли, что всё должно принадлежать им. Все находки, образцы, исследования должны обязательно передаваться — и даже не им, а Науке с большой буквы, сами при этом они никуда не поедут. Мне сложно их обвинять, — рассуждает Гребнев, — они всю жизнь так прожили, партия всё давала: и должности, и квартиры, и экспонаты. Представить, что наука может быть частным делом, они не могут до сих пор. Помню, мне рассказывали, как специалисты института приезжали на место моих раскопок в Тогучинский район и спрашивали у жителей, мол, где тут наш мамонт. Я на последние деньги организовал раскопки, приехал, всё нашёл, достал, привёз в город и сделал выставку. И вот на тебе — «наш». А с какой стати? С другой стороны, их понять можно — им обидно.
Ещё более примечательный случай произошёл, когда Гребнев работал в Иркутском государственном университете на кафедре археологии. Сибирский палеонтолог доставил в Москву останки пещерной гиены и познакомился с крёстным отцом «мамонтовой темы» в советской палеонтологии Николаем Верещагиным. Убелённый сединами патриарх был крайне удивлён тем, что молодой учёный не оставил найденные фрагменты скелета животного в дар московскому музею.
100 лет прожил советский и российский палеонтолог Николай Верещагин
— Ну я же не тракторист, который не знает, куда отнести груду обнаруженных в поле костей. Я понимал их значимость и хотел, чтобы они оставались в Сибири, — объяснил свой демарш Гребнев.
— А что, в поле, правда, можно что-то подобное найти? — уточнил корреспондент Сиб.фм.
— Да. Находят все, кому не лень: трактористы, охотники, рыбаки. Несут в краеведческий музей. Кто посмышлёнее — разыскивает интересующихся палеонтологией, специалистам предлагает. Бывает, совершенно зря: приносят по большому счёту никому не нужные вещи. Это, например, самая прочная кость скелета мамонта — большая берцовая кость — короткая, толстая. Их уже такой запас, что мама не горюй. А вот хрупкие длинные рёбра — это дефицит, их всегда мало.
Именно нехватка ребёр мамонта побудила Гребнева начать серийное производство силиконовых копий недостающих частей скелета животных. Технология проста: ребро покрывается силиконом, сверху накладывается «рубашка» из автомобильной шпатлёвки, само ребро вынимается, а получившаяся форма остаётся сохнуть. Через несколько часов «кость» готова. Отличить её от настоящей непросто — материал полностью повторяет рельеф оригинала и все нюансы фактуры.
Если специалист сталкивается с однотипной, плохо сохраняющейся костью, он, в случае необходимости, заменит её на едва отличимую копию.
Челюсть пещерного льва, тем более его череп, подменять не принято.
— А вообще, — признаётся Игорь, — какой бы прочной ни была кость, она требует обработки и реставрации.
Изделия из силикона сохраняют свою работоспособность от − 60 до + 200 °C
В собранном виде скелет нуждается в поддерживающих устройствах. Как правило, это железная арматура: крупные кости крепятся на самые обычные болты. Первый скелет из двух сотен костей сибирский первопроходец собирал вместе со знакомым инженером и медиком, «знающим, как надо вставить металл в кость, чтобы прочно было».
ЛОПАТА И ФЛАГ
На протяжении недолгой экскурсии Гребнев периодически возвращает разговор к теме вандализма.
— Дети, бывает, случайно находят ценные кости и начинают их пилить, рубить, жечь на костре. Хотят проверить, что с ними будет — как бы проверяют на зуб. Это вандализм. Такой же, как надписи «Здесь был Вася» в пещерах или на больших камнях в лесу. Знаете, когда основатель всей сибирской палеонтологии Иван Черский пишет своё имя в Нижнеудинской пещере, открытой им в 1875 году, это ещё можно понять, а когда люди просто так пишут — зачем? Впрочем, некоторые и воткнутый на Луне флаг считают непростительным актом замусоривания пространства, которое нам не принадлежит. Это, конечно, уже слишком.
На втором этаже мастерской художник раскрашивает копию головы древнего крокодила — полностью искусственную, пластиковую. Экспонат должен приобрести натуральный, максимально естественный вид.
По данным правоохранительных органов, Гребнев отправил в США, Великобританию, Германию, Японию и другие страны почти 30 посылок с останками ископаемых животных
— Ну типа только что выкопали, — коротко и ясно объясняет свою задачу художник.
После пластиковой головы древнего крокодила корреспондент Сиб.фм видит акриловые кости летучей мыши. Говорить о подделке в данном случае было бы смешно, как, впрочем, и о культурной ценности или научном интересе.
Тем не менее в 2001 году новосибирские таможенники решили, что приготовленные Гребневым для отправки за границу кости мамонта являются национальным достоянием. Палеонтологу было предъявлено обвинение в контрабанде. По мнению следствия, лицензия, выданная Гребневу, определяла право сбора палеонтологических предметов на территории Новосибирской области, но разрешения на раскопки, а также внешнеэкономическую деятельность у него не было.
— Это был прямой заказ московских конкурентов. Как вы понимаете, я был на несколько шагов впереди — и по экспонатам, и по связям — только потому, что раньше начал.
В Москве появился палеонтолог, который захотел стать не только первым в нашем деле, а вообще единственным — монополистом. Он всё это и устроил.
Было сфабриковано нарушение в бумагах, задним числом проставлено отсутствие лицензии — всё как надо, — вспоминает Игорь.
Через четыре года суд полностью оправдал Гребнева, сняв с него все обвинения. Однако контакты с зарубежными коллегами у палеонтолога с тех пор существенно сократились, пришлось переориентироваться на работу с российскими заказчиками.
— Частные коллекционеры обычно берут необработанные кости или их фрагменты, чтобы самостоятельно привести в требуемый вид. Уже отреставрированные расходятся как элементы интерьера, чучела животных заказывают музеи. В общем, работаем на разную аудиторию, — улыбается Гребнев.
Сейчас коллекция студии «Сибирь-Палеоарт» превосходит фонды всех палеонтологических музеев страны, кроме двух столичных — Московского и Санкт-Петербургского.
— Музей — это не стены. В первую очередь это экспонаты, — объясняет Гребнев. — Да и денег на здание в центре города у меня нет.
Последнее, что интересует корреспондента Сиб.фм, — вопрос лицензирования деятельности палеонтологов.
В 1977 году водитель бульдозера Дмитрий Логачёв обнаружил на глубине двух метров тело ископаемого мамонта в Магаданской области
— То есть вы получаете разрешительные документы на разработку недр и можете искать останки животных, а, если захотите, добывать уголь? Территория же одна.
— Лицензии действительно выдаёт одна структура — министерство природных ресурсов, но заявки у всех разные, — объясняет Гребнев. — В моём случае это «сбор палеонтологических и геологических образцов флоры и фауны». Я же не нарушаю целость недр, в лучшем случае лопатой покопаю. А уголь добывать — это совсем другое, там свои дополнительные платежи.
— Ну хорошо, вы уголь не ищете. А те, кто занимается добычей угля, находят какие-нибудь останки животных?
— Постоянно. В карьерах могут лежать тонны костей, но для угольных компаний, зарабатывающих миллиарды рублей в год, все эти останки (мамонта, бизона, динозавра) — «неучтёнка». Они им не нужны. Ну, если уж совсем что-нибудь невероятное — подарят директору, будет в кабинете у него лежать.
А почему бы и нет? Тоже своего рода частный музей. Главное, как подсказывает история дореволюционной России, с этими костями не фотографироваться.
Подпишитесь на нас в Telegram
