Новосибирский фотограф Андрей Шапран побывал в псковской глубинке, в деревне Аксёнова Гора на самой границе с Латвией, где познакомился с настоятелем местного храма отцом Артемием и матушкой Людмилой. Он прожил там две недели. А они рассказали свою историю: как приехали сюда, почему остались и как прожили двадцать с лишним лет.
Оба они ленинградцы, закончили физический факультет Ленинградского университета. У него специальность — математическая физика, у неё — квантовая механика. Двадцать с лишним лет назад они приехали сюда — и остались.
Бесконечная история
Матушка Людмила: Мы оба из некрещёных неверующих семей. У Артемия отец был в младенчестве крещёный. На момент нашего знакомства тема православия в нашей жизни отсутствовала напрочь. Но приход к Богу — это бесконечная история, об этом можно долго говорить. Я на втором курсе в 91-м году купила книжку Лосского «Догматическое богословие» — эта книга привела меня к церкви. Это ужасно нечитабельная литература.
И я не встретила ни одного человека в жизни, который бы её сумел прочесть.
А я прочитала до конца...
У Артемия это было всё по-своему. Он резко сделал свой выбор — сам, без меня. Крестился, и в тот же год мы и венчались. Это было в 94-м году. А в 96-м году, когда мы заканчивали университет, он стал священником.
Отец Артемий: Православным людям положено бывать в церкви иногда. И мы ходили в церковь, а поскольку мы жили в Петергофе — общежитие физфака и сам физфак там же находится — мы ездили в большой собор Петра и Павла, у нас там был знакомый дьякон, впоследствии стал священником.
Народ валом валил, в церкви порой невозможно было перекреститься — свободного места не было...
И вот он рассказывает, что видел объявление, что храму в посёлке Лебяжьем на берегу Финского залива требуются люди. Мы туда поехали. В советское время там был и клуб, и водокачка, внутри здания баки, здание то высокое. А когда мы туда приехали — храм был только в том виде, что это был большой зал, выпиленные в стене Царские врата и два проёма под маленькие двери.
И больше ничего. На стенах дранка висела...
92 священнослужителя числятся в Латвийской православной церкви
На службу ходило небольшое количество местного народа и приезжали люди на электричке. Мы туда сначала ездили как обычные прихожане. А потом затеялся ремонт, и мы поднабрались разных строительных специальностей.
Матушка Людмила: А я там стояла на клиросе и подвывала. Они постоянно на меня ругались, но я продолжала петь. И проявляла непонятное упорство. Я не любила петь и никогда не пела. Это было против моей сущности в принципе. Но это помогло мне, когда мы сюда приехали — я знала и умела к тому времени петь.
Раз зовут — значит, соглашайся
Церковнославянский язык используется Православной церковью в Болгарии, Сербии, Черногории, Польше, России, Белоруссии и на Украине
Отец Артемий: Я умел читать по-церковнославянски... Батюшка мне говорит: «А давай ты поможешь, почитаешь...» И меня привлекли к чтению. А потом началась служба в роли пономаря: свечи надо было выносить, Евангелие... И мы оба плотно завязли во всех этих делах — строительных, ремонтных, богослужебных... Потом появилась бумажная работа, и я стал исполнять функции помощника настоятеля. А когда началась работа над дипломами и присутствовать ежедневно на занятиях на факультете необходимость отпала, мы стали жить при храме в одной из многочисленных комнат.
Потом поступило предложение: давай мы тебя сделаем дьяконом? И я поехал спросить совета у отца Николая, который к тому времени стал священником. Сам он сказал, что это вопрос выше его дерзновений и посоветовал мне обратиться к старцу. В те годы была ещё жива старица Любовь, жила она в деревне Сусанино, в получасе на электричке от Питера. Она теперь так и называется — Любушка Сусанинская.
Я поехал, рассказал свою историю, и она сказала: «Раз зовут — значит, соглашайся». Ну, я и согласился.
Это произошло в конце лета. А осенью умер митрополит Иоанн Петербургский, поменялась элита епархиальная, и предложение «моего» настоятеля, имевшего до того времени какие-то связи в Епархии, сделать меня помощником дьякона, никого не заинтересовало. Вот есть стандартная процедура — семинария, четыре года, хочешь — иди! Чисто технически я не мог себе позволить четыре года семинарии.
И я спросил у батюшки отца Николая: «Что же делать — в семинарию идти?»
И получил ответ: «А ты действительно хочешь остаться и жить в Питере? Если нет — езжай в провинцию — в Ярославль или в Псков».
Скажи мне честно: а ты не еврей?
Отец Артемий: Я тогда плохо представлял, где Псков, а где Ярославль. Как ни странно: живёшь в России 20 с лишним лет, а не знаешь свою страну... Знал, что это где-то до Урала... Но я прикинул, что Псков где-то рядом, а Ярославль — под Москвой, это далеко. И из этих соображений и выбрал. Направили меня в Псковскую область, в Дедовичи... Описали так: «Поедешь в Дедовичи, там пойдёшь налево и спросишь батюшку».
Я спрашиваю: адрес, улица?
— Не знаю никакого адреса, поедешь и спросишь.
И у меня так и было написано в бумажке: налево в Дедовичах — отец Павел. Даже фамилии его не помнил.
Вооружённый такими точными указаниями, я отправился в Дедовичи в мае месяце. Сел на поезд на Витебском вокзале и в четыре утра был в Дедовичах. Было темно, холодно. Я подождал восхода солнца и пошёл налево. Довольно быстро нашёл батюшку. Батюшка был сонный — только что с постели, но я был принят, накормлен, выслушан и одобрен.
И вопрос с моим принятием на псковскую землю решился за пятнадцать-двадцать минут. А через день мы поехали к владыке, он меня также послушал, посмотрел, задал несколько вопросов — обычных и смешных (где крестился, что читал)...
А потом собрался духом и спросил:
«Артемий, скажи мне честно: а ты не еврей?»
Поскольку я никогда не думал над этим вопросом, я сказал, что не знаю. Чем серьёзно озадачил владыку. Согласись, если человек не еврей, наверное, скажет «нет».
Но если я еврей и хочу коварно обмануть владыку, я снова скажу «нет»!
Берёшь бумаги и едешь
Отец Артемий: Через пару недель с двумя сумками в руках мы приехали в Дедовичи. На родительскую субботу меня рукоположили в дьякона, на следующий день — в Троицу — в священника.
Две недели вместо положенных сорока я проходил практику в Псковском кафедральном соборе (я действительно к тому времени всё умел), и отправили меня обратно в приход. Мне выдали бумагу, где было записано: «Иеререй Артемий Л. назначается настоятелем храма Успения Божьей матери в деревне Аксёнова Гора. Божье Благословение на Ваши труды. Архиепископ Псковский — Великолукский Божьей милостью смиренный Ивсевий». Печать.
Где находится Аксёнова Гора, я понятия не имел, я в Пскове-то только две недели пробыл. Но как раз в тот день в Епархию приехал священник Павел Кравец, и он вызвался помочь добраться. И на машине с водителем мы поехали искать старого батюшку, который там служил до этого... Полдня мы проездили, и только вечером в Сенном нашли прежнего настоятеля. Всё это время у нас происходила, как матушка говорит, молочно-творожная эпопея.
В каждом доме: «О, это новый батюшка,
с ним надо выпить!»
Впервые слово «самогон» в письменных источниках появилось в 1917 году
И при этом из напитков или самогонка, или водка, но что-то обязательно крепкое, не столовое вино наливают. Миска творога, банка шпротов, хлеб не везде ещё есть. То есть закуска убийственная для меня. Тем более после студенческой жизни — мы не очень привыкшие к деревенскому молоку, творогу и сметане.
И калейдоскоп лиц — я теперь даже не всех помню. Сюрреалистические прямо были картины... Чеченец Ваха... В Губаново заехали к певчей старушке, выпивали, сюда приехали — здесь не оказалось человека, у которого были ключи. А те ключи, что в конечном итоге оказались у нас, были плохие и замок открыть ими мы не смогли. Более качественные ключи оказались у свечницы, её на месте в то время не оказалось, и мы объехали ещё какой-то круг людей, посетили местную заставу...
Не помню, пили мы там или не пили, но только в районе одиннадцати часов, в двенадцатом, вернулись на Аксёнову Гору. Погода была как сейчас: жаркий день, безоблачный жаркий вечер.
И я помню: ключ вставляю в дверь, а она не открывается. Влезал в дом через форточку. Изнутри дверь и открыли.
Пошёл за хлебом в магазин, а выяснилось, что день — не хлебный
Отец Артемий: Так мы и оказались в пустом доме, с двумя трёхлитровками молока, с двумя килограммами творога, без соли и сахара, с одной ложкой. И батюшка отдал нам один комплект постельного белья, таз и ведро — это чтобы в баню могли ходить. Предназначение таза и ведра мы уже потом только уяснили. На следующий день я пошёл за хлебом в магазин, а выяснилось, что день — не хлебный. Коммерческих магазинов не было в то время в деревне, был только один — райпо. Хлеб привозили в понедельник-среду-пятницу.
Это теперь в Аксёновой Горе — три магазина, можно сказать — цивилизация процветает. Но тогда ещё была сберкасса в деревне.
Утром мы проснулись оттого, что кто-то звонил в дверь. На пороге стояли молодые люди — девушка и юноша, и рядом с ними стояло ведро картошки. Это была передача от дяди Вани, которого к тому моменту мы не знали.
Процесс обживания начался: я купил в магазине печенье с макаронами вместо хлеба. Но у нас не было ни газовой печки, ни электрической, и еду мы готовили на этой кирпичной печи. Палаточный быт под крышей.
Пять певчих старушек
Отец Артемий: На первую службу пришло человек тридцать, помню. Мы поняли, что все пришли смотреть на нового батюшку. Но тогда у нас было и пять певчих старушек — они приезжали на лошади — на телеге с деревянными колёсами. На вторую — пятнадцать, на третью — пять-семь, то есть, как обычно.
Матушка Людмила: Мы сюда приехали с той уверенностью, что будем жить. Никто не верил.
Сюда приезжал благочинный:
«Ну, я же понимаю, что вы не будете здесь жить!»
Но из принципа мы не уезжали, при том, что в первый год прихожан было чуть больше, чем сейчас. Незначительно больше. На клиросе было целых пять бабушек. Теперь ни одной, все они умерли. Была ещё одна бабушка, которая научилась петь с нуля, и она действительно пела, но и она уже умерла. Потом была бабушка, которая впоследствии уехала во Псков. Потом я какое-то время пела одна, пока не подросла Таня, моя дочь.
Первое время мы обслуживали целых три прихода — дополнительно село Родовое и Забки. И похорон много. Один год был рекордным — 36 похорон в год на выездах, по трое похорон в месяц. А в собственном храме было по двое. А теперь у нас в год бывает три-четыре, ну, может быть, пять похорон.
Но в первые годы иногда были и венчания.
Редко, но они случались.
И куда только Бог смотрит?
Матушка Людмила: Полола я в белом платочке и чёрных лодочках, ничего другого у меня не было. Это были парадные туфли, но других в принципе не было.
И только по осени мы купили белвестовские туфли, и я отходила в них 18 лет.
Уникальный случай — купить качественные туфли и такой срок относить. Я их эксплуатировала везде.
3700 рублей — размер минимальной пенсии в России в 2017 году
Когда мы приехали с батюшкой на Аксёнову Гору, у нас был такой принцип: будем жить. Тратили деньги на питание и одевались очень скромно — отчасти пользовали то, что приносили прихожане, отчасти то, что было куплено на рынке. У меня до сих пор висит серая куртка за 150 рублей, которая была куплена у вьетнамцев. Она размера на четыре больше меня. И вид у нас был достаточно аскетичный, а батюшка всегда ходит в подряснике. Все продукты мы закупали во Пскове, и вот как-то идём мы по магазину, а это конец 90-х, может быть, 2000-й год, и два мужика проходят мимо нас, и один другому говорит:
«Бомжи бомжами! И куда только Бог смотрит?»
Отец Артемий: В доме на тот момент практически ничего не было, стоял только вот этот стол с отвалившимися ножками — я на нём спал, укрывался скатертью со стола.
А мылись мы носком — мочалки не было.
Прежний батюшка сказал нам: «Ну, я там картошки посадил!» Картошка действительно сажалась от заборчика до границы участка. Но к середине июня картошку было плохо видно, всё поле было в осоте и сорняках. Он всегда сажал, но никогда не полол. Картошки там практически не было, а осоту было хорошо, и с каждым годом он становился всё выше и мощнее. И несколько лет мы выпалывали-выводили, и теперь просто не поверишь!..
Матушка Людмила: В то время народ был бедный.
Сейчас народ стал богатым: пенсии стали просто космические.
Пенсия — пусть и минималка — но с тех пор как она стала в районе пяти тысяч, коров в деревне держать перестали. А до этого денег было очень мало, народ жил очень скудно и пенсионеры хотя бы на пенсии выживали как-то. А кто на пенсии ещё не был, молочку грузили в обычный рейсовый автобус, с авоськами отправлялись на базар и там свой творог и молоко продавали. И так каждый день. У кого была машина — ездили на машине. Но машин было очень мало, и многие извозом занимались: водитель, к нему три молочника садятся с бидонами, дают ему денег за бензин, оплату за провоз, и большинство населения так жило. Плюс поденные работы — типа сдачи ягод или трав.
Другой работы на селе не было в этой местности.
Как в блокадном Ленинграде
Матушка Людмила: Это было как в блокадном Ленинграде — вся вода на себе носилась. Воду брали из родника, метров 70 вниз, под гору. Родник там перед кустами находится, он и теперь есть. Мы его всё время поддерживали, крышку приделали. Воду возили на этой страшной тележке, у которой колёса еле крутятся. Потом наша свечница баба Аня отдала нам другую тележку, она уже лет 15 жива, на ней теперь строители возят песок. Но на ней привезти можно было только одну флягу. А одной фляги для нашей семьи мало — мы же до трёх детей дожили без воды в этом доме.
А потом ситуация стала меняться: у нас появилась первая машина, нам помогла мама батюшки — и мы купили «шестёрку».
Здесь, в деревне, само наличие машины кардинально меняет твою жизнь: без транспорта с детьми попасть ни в одну деревню нереально. Наём машины стоит бешеных денег. И мы это хорошо понимали. И потому купили «шестёрку». Но возить воду в багажнике «шестёрки» тяжело — он высокий, и ты представляешь, как туда фляги забрасывать? Кроме того, «шестёрка» в этой низине у родника вязла постоянно. Когда весна и осень, время распутицы, машина застревала постоянно. Мы пытались чинить дорогу, но это было бесполезно.
Один из мотивов покупки следующей нашей машины, УАЗика — у него открывается багажник, и в него можно все шесть фляг с запасом поставить. И кроме того, УАЗик проходил везде. И только в 2008-м году накопилась сумма, чтобы пробурить здесь, на Аксёновой Горе, воду. Потому что раньше такой возможности у нас просто не было — по затратам такая работа для нас была просто недоступна. С того момента наша жизнь изменилась.
Родители, когда мы приняли решение о служении и выбрали это место, отреагировали примерно так:
«Сами решили, сами и живите».
Батюшкина мама со своим сыном боролась принципиально. У нас долго не было детей. И когда появилась первая дочка — а для моих родителей, и для родителей батюшки это была первая внучка, — отношение поменялось. К тому времени на Аксёновой Горе мы прожили уже семь лет... И вдруг родители стали присылать нам деньги.
Небольшие, но для меня это казалось невозможным: у меня дома лежат деньги, небольшие, но лежат.
До того времени всё до копейки уходило на магазин. Деньги — лежат. Это надо было прожить лет семь, это было совершенно невероятно.
48 гвоздей
Матушка Людмила: Здесь до нашего приезда жили два священника. Предпредыдущий — отец Кенсарин (в монашестве получил имя) — очень своеобразный человек, жил по принципу «после меня хоть потоп». Он был очень хозяйственный, начинал в Печорском монастыре, ухаживал за валаамскими старцами. У него совсем не простая биография, он умел заводить себе почитательниц.
Ложился в больницу в Питере
и за зиму собирал 500 тысяч рублей.
Он умел вызывать у людей ответные положительные чувства, при этом был совершенно простым внутри человеком. А его хозяйственность заключалась в том, что если надо было что-то повесить прямо сейчас, он брал гвоздь и забивал его в стену. Гвозди были произвольного размера, они могли быть кованые — во-о-от такие.
Из той стены, что за его кроватью,
батюшка Артемий достал сорок восемь гвоздей.
То есть сорок восемь раз у него была потребность что-то повесить, а подходящего гвоздя у него не было.
В советское время, когда денег ни у кого не было, у него, пожалуй, единственного были деньги. Но его принцип жизни был такой: в дом он ничего не вкладывал. И вот эта печка — отчасти его рук дело. Рабочей её назвать сложно.
Священник, который приехал вслед за отцом Кенсарином, продержался только два года, потому что придерживался мнения, что здесь жить нельзя и здесь денег нет. Он так владыке и говорил, и так до наших дней и считается, что здесь жить нельзя.
Теперь этот молодой священник служит в Изборске. Он приезжал сюда пару раз, и удивлялся, что мы до сих пор здесь живём.
Мы упали словно с неба
Отец Артемий: Отношение местных жителей всегда было очень позитивным. На Аксёнову Гору мы упали словно с неба, и это был чистый подвиг. Люди из университета, теоретические физики, попадают на развалины в деревню, и при этом полностью оказываются в уединении — здесь нет ни наших сверстников, ни кого-то вообще.
Я первое время общалась только с бабушками, и мне было трудно с ними объясняться
— они мой язык не понимали.
Я старалась говорить как можно более простыми словами. Но это всё равно что говорить на английском — каждый раз объяснять приходилось. Они родились ещё при Латвии, до Советского Союза, когда Латвия была буржуазной. Они были из иной цивилизации.
По российским нормативам убойный выход свиней массой около 100 кг составляет 73 %
Ситуация была такая: у тебя нет средств, но ты не умрёшь с голоду — творог, молоко, хлеб у нас были всегда. Мясо. В округе держали свиней, и когда зимой все режут свиней, у нас в доме килограмм 20 висит в мешках мяса. Мы знакомым во Псков набивали рюкзак свининой и везли. Духовенство в городе тоже не богато жило. В гости к деревенским приходишь, они тебе: сейчас мы пожарим свининку. Знаешь, что это такое? Это на самом деле вот такой вот шмат сала вот с таким кусочком мяса. Жарится на сковородке: слой жира два пальца толщиной, туда ещё яйца бухнут, размешают и на стол подают... Надо стакан самогона, чтобы нормально переваривалось такое количество жира.
А если ты не можешь выпить столько самогона — ты это не съешь никогда!
А народ начинает расстраиваться:
«Что это ты не ешь! Потому-то ты такой худой!..»
В два раза больше, чем в детстве
Отец Артемий: Как-то я смотрел в интернет-магазине фотоаппарат для семьи, когда они стали относительно недорогими. И зашёл в раздел, где продают бинокли и прочую оптику. Там же оказались и радиотелескопы. Китайцы сейчас делают приемлемого уровня телескопы за разумные деньги. В прежние времена телескопы, канадские и американские, фирменные, измерялись в тысячах долларов. А теперь телескопы делают только в Китае. Это примерно как китайский телефон.
Посмотрел в интернете отзывы, помучался, стоит или нет купить его, и в конечном итоге приобрёл модель в пределах 30 тысяч. У моего телескопа 20 сантиметров рефлектор. В детстве я в астрономическом кружке самостоятельно собирал телескоп, полировал зеркало, то есть представляю, как устроена техника. И мой нынешний телескоп оказался в два раза больше, чем тот, что был в детстве.
Знаешь шутку питерских астрономов:
«В Санкт-Петербурге 30 ясных ночей в году. Записывайтесь в наш астроклуб!»
Что такое тридцать ясных ночей? Часть из них белые ночи, часть — непогода. Реально — несколько раз за сезон. Когда подрастут дети и накопление ежедневной усталости снизится, времени на наблюдения у меня появится значительно больше. Но сейчас, если я провожу наблюдения до четырёх утра, это не снимает с меня обязанности вставать по утрам.
Человек вообще всё умеет, если, строго говоря, твои возможности не ограничены твоими способностями. Я, например, не умею петь. Но покойника отпеть я могу, и спеть любую церковную службу я могу. Скромненько, для себя, мы с матушкой поём любую службу. Всё, что ты можешь делать, упирается в твои телесные способности. Разбивать рукой, как десантники, кирпичи я не смогу, но, наверное, я бы смог перекрыть купол на храме. Хотя профессионалы делают это красиво и быстро, и с меньшим количеством ошибок. В округе я считаюсь местным компьютерным гуру — чиню компьютеры всем подряд. Ещё я, конечно, священник — это в первую очередь.
Подпишитесь на нас в Telegram
