Крылатый ветеран

За последние годы несколько военных самолётов времён Великой Отечественной поставили на крыло в Новосибирске. Каждый из них со своей историей, победой, поражением, и новой жизнью. Один из них – МиГ-3. В юбилей Победы – 9 мая 2020 года, он пролетит в небе над центром Новосибирска.

Боевой самолёт, сбивший шесть немецких машин, а потом долгие годы пролежавший в Селигере. Редкая военная птица. Таких в мире всего три. Все восстанавливали в Новосибирске. Благодаря коллективу СибНИА имени Чаплыгина и его директору, лётчику-испытателю 1-го класса Владимиру Барсуку. Он же будет за штурвалом во время юбилейного полёта.

О том, с чего начинается полёт, о патриотизме и отношении к 9 Мая, накануне знаменательной даты – 75-летия Победы – мы поговорили с Владимиром Барсуком, депутатом городского совета Новосибирска, членом фракции «Единая Россия», в 2015 году возглавлявшим список «ЕР» на выборах в горсовет сибирской столицы.

«Когда я сижу в кабине, я чётко представляю, каково было лётчику с его уровнем подготовки того времени. Трепетно, когда достают останки лётчиков, или открывать кабину, когда 73 года там не было никого из людей»

— Владимир Евгеньевич, вы в лётном комбинезоне, на нем написано: лётчик-испытатель. Всё-таки вы себя в первую очередь ощущаете директором или лётчиком?

— Я всё же больше лётчик-испытатель. Директор – это для любого человека что-то временное, приходящее и уходящее. А летчик – это призвание. Они отличаются так же, как, например, врождённые и приобретённые навыки.

— А почему это врождённое? Кто для вас был супергероем, на которого хотелось равняться? Сейчас ведь дети хотят быть Человеком-Пауком или Илоном Маском. А вы, наверное, мечтали быть Покрышкиным?

— Безусловно, образ Александра Ивановича сформировал меня как лётчика. Им написано огромное количество книг. Блестящий автор, очень хороший методист: педагогические приёмы, техника ведения воздушного боя, техника пилотирования. Я буквально со школы зачитывался его книгами, для меня как лётчика он был на первом этапе становления главным авторитетом. Дальше было движение и в полётно-гражданской авиации, потом я стал лётчиком-испытателем. Проходя подготовку, прочитал книги Михаила Михайловича Громова. Это тоже блестящий методист с точки зрения испытания самолётов. Поэтому как лётчик я формировался под влиянием этих людей. До моего сознания их опыт дошел понятнее и прочнее.

— Вы говорите, что начали задумываться о полётах ещё со школы. Почему сейчас мало ребят, которые хотят стать космонавтами, лётчиками-испытателями?

— На самом деле, мы занимаемся своей юношеской планерной школой. Первые 3-5 лет набор был порядка 15-20 человек, а последние два года у нас приходят 120 человек. А ещё около 80 ребятишек из кадетского училища, которым мы летом организуем полёты. Как ни удивительно, интерес не сильно утрачен. Но сегодняшние технологии – компьютеры, игры – они способствуют искушению лёгкого времяпрепровождения. Вернуть из виртуальной действительности их будет сложно, если мы ребёнка рано не выведем на аэродром, если мы не дадим заняться настоящим, реальным делом, полётом на детском планере – настоящем одноместном, где полёт полноценный. Это формирует личность. Настоящую – командирскую. Человека, способного принимать решения, нести ответственность. Если мы этого ребёнка с юношеских лет не привлечём, то в 12-14 лет он уже будет увлечен простыми сидячими задачами, которые в интернете можно найти.

— Это корень патриотизма? Нужно прививать желание чем-то заниматься, служить своей Родине, быть полезным, преданным своему делу?

— Конечно. Лучше уже с детского садика. Я пришёл на аэродром в 5 лет.

— Кто привёл?

— Никто. Сам сел на велосипед и приехал. Мама рассказывала, что в 3 года я впервые увидел самолёты, и это почему-то собралось в голове в желание стать лётчиком. Я часто ездил на аэродром. Смотрел. Потом попал в юношескую планерную школу.

И вот это всё в комплексе, оно воспитывает патриотизм в ребёнке, который мы проносим через всю жизнь. Поэтому чем больше дети решают сложных мужских задач, чем больше общаются на улице, тем больше развивается характер, закаляется. Я этих ребят рассматриваю уже как мужчин, маленьких командиров. Они летают, они понимают, что это опасно. Любой полёт может закончиться по-разному, могут возникнуть проблемы, и они к этому готовы. Даже в 11 лет. Многие родители потом отмечают, что за один сезон вырос настоящий мужчина, который ведёт себя совсем по-другому. Всё это очень важно. Из всех мальчишек, которые приходят к нам, испытывают страх, тяжёлый физический труд, 20 % уходят. Но остальные остаются, не отказываются от своей мечты.

— Вы в душе, наверное, остались тем же мальчишкой с горящими глазами, которому интересно находить военные самолёты, восстанавливать их, испытывать? Расскажите об этом процессе.

— Я в 11 лет испытал полёт и сразу понял, что мне нужно, а что нет. Если это нужно для полёта, я готов на всё. И через годы я пронёс это чувство любви к авиации, служении ей. И, безусловно, одна из таких интересных и непростых страниц моей жизни – это восстановление боевых самолётов.

— Найти и поднять машину – это сложный, но всего лишь начальный этап большого пути?

— Далее всё это попадает к авиареставраторам. Этим МиГ-3 занималась компания «Авиареставрация», возглавляет её Владимир Бернс. Институт занимался изучением конструкций и возможностью их использовать. Какие заменённые конструкции обеспечат прочность и безопасность, требования и характеристики. В конечном итоге мы приступаем к испытаниям. Со мной связано восстановление шести самолётов-истребителей И-16, трёх И-153, двух самолётов И-15, трёх МиГ-3. А также единственного в мире самолёта-штурмовика Ил-2. Это старые бойцы, как мы их называем. Ни с чем не сравнимый процесс – изучать их, полностью проводить испытания, изучать характеристики и впоследствии всё это показывать людям. Ветеранам, ребятишкам, ну и просто взрослым людям, которые так же сильно интересуются всей этой историей.

— Что вы чувствуете, когда первым садитесь за штурвал легендарной машины, у каждой из которых, наверное, свой характер? Какой-то трепет есть в душе?

— Во-первых, эти самолёты очень редкие. Невозможно себе представить, чтобы сегодня пилот решился просто выпрыгнуть из него, если что-то пойдёт не так. Мы же понимаем, что во время войны их были тысячи, это было массовое производство.

Лётчик спасался, а потом садился на такой же и летел на следующее боевое задание. Но сейчас на восстановление такого самолёта тратится порядка 3 лет. Поэтому выполняя полёты ты настроен, что

в любой ситуации и обстановке должен оставить самолёт целым. Вернуть на землю.

С другой стороны, безусловно, технологии того времени были гораздо ниже, чем на сегодняшний момент. Эргономика абсолютно другого уровня. Эти самолёты сложны в пилотировании, именно в управлении. Они созданы не для лётчика, они созданы для решения задач. Если надо было облегчить машину и куда-то запихать лётчика, пренебрегая его защитой, то все так и делалось.

— Скорость в ущерб безопасности лётчика? Объясните на примере этого МиГ-3, чем рисковали пилоты?

— Здесь крыло закрывает обзор лётчику при посадке. Это сделано, чтобы лётчик сидел сзади и сохранял центр тяжести, чтобы самолёт имел высокую скорость. Это на момент 1941 года самый быстрый самолёт со скоростью 640 км/ч. Отсутствие сбоку бронезащиты – это с целью снизить вес, чтобы увеличить вес полезной нагрузки. Лётчик закрыт просто дюралюминиевыми листами, которые не защищают даже от стрелкового оружия.

— Как в кино показывают – реально можно было из винтовки сбить самолёт?

— Да. Вот Ил-2 – штурмовик, он бронированный. Там сидишь и понимаешь, что в безопасности. Ни при каких обстоятельствах тебе ничего не угрожает. А МиГ-3 тоже посылали на штурмовку. Они происходят на малой высоте, поэтому любой стрелок грамотный мог из любого оружия поразить лётчика.

— А есть ещё самолёт, за штурвал которого вам хочется сесть?

— Много ещё самолётов... Сейчас некоторые находятся на реставрации. Может быть, сбудется. Все самолёты интересные, но пока ещё, к сожалению, не все из них востребованные. В Америке много летает самолётов времён Великой Отечественной войны. Именно советских. Причём они летают перед Белым домом на 8 мая. Демонстрируя память Победы. У нас отмечают 9 мая, а там ведь война окончилась 8-го, поэтому даты разные. Сейчас у нас, слава Богу, тоже потихоньку всё это тоже восстанавливается, делается.

— Хотелось бы узнать ваше отношение к 9 Мая. Оно особенное?

— Это один из самых значимых праздников, ключевых для нашей Родины. Для меня личное отношение – оно немного другое. Работая с этой техникой, поднимешь большое количество документов, воспоминаний того времени. В том числе как строились самолёты, как они создавались, какие были сроки, какие люди это делали, какие последствия невыполнения планов. Когда я сижу в кабине, я чётко представляю, каково было лётчику с его уровнем подготовки того времени. Трепетно, когда достают останки лётчиков, или открывать кабину, когда 73 года там не было никого из людей. В прошлом году я был на подъёме Ил-2, который сейчас на реставрации, и мне посчастливилось открывать кабину первым после лётчика, который ушёл из неё очень давно. Это всё волнительно. Безусловно, анализируешь в каком положении рычаги остались, сразу понимаешь, в какой обстановке сажали этот самолёт, какие были шансы, какие были проблемы. Где что размещено, где он и что оставил, вот эти все «мелочи» – они нас приобщают к тому времени.

Это как раз тот самый патриотизм. Сложное чувство, когда тебе угрожает опасность. Одно дело, когда мы говорим о том, чтобы выйти с флагом и всех поздравить, а другое дело, когда тебя могут сбить, когда каждый вылет может стать последним. Это очень глубокое чувство. Я понимаю, пройдя весь этот путь, почему ветераны не любят вспоминать тот период, каково им было.